26 июля (пятница)

Утром мы посетили собор (в Кенигсберге...), прекрасное старое здание, и поездом в 12.54 отбыли в Санкт-Петербург (или Петербург, как его обычно называют), куда прибыли на следующий день в 5.30; вся дорога заняла 28 1/2 часов! К сожалению, спальных мест в нашем купе было только четыре, и, так как, кроме меня и Лиддона, с нами ехали 2 дамы и еще один господин, на ночь я устроился на полу, подложив под голову саквояж и пальто, – довольно удобно, хотя и не роскошно, – и крепко проспал всю ночь. Наш попутчик оказался англичанином, который прожил в Петербурге 15 лет, а сейчас возвращался туда после поездки в Париж и Лондон (7). Он чрезвычайно любезно ответил на все наши вопросы и весьма подробно разъяснил нам, чтó следует посмотреть в Петербурге, как произносить русские слова и проч.; впрочем, он нас отнюдь не обнадежил, сказав, что среди местных жителей мало кто говорит на каком-либо языке, кроме русского. В качестве примера необычайно длинных слов, которыми отличается русский язык, он записал мне следующее:

ЗАЩИЩАЮЩИХСЯ[9] , которое, если записать его английскими буквами, будет выглядеть так: Zashtsheeshtschayjushtsheekhsya; это устрашающее слово представляет собой родительный падеж множественного числа причастия и означает: «тех, кто себя защищает».

Он оказался очень приятным попутчиком; я сыграл с ним 3 партии в шахматы, которые я не записал, что, пожалуй, и к лучшему, ибо все они закончились моим поражением.

Ландшафт от русской границы до Петербурга был совершенно плоским и неинтересным; лишь время от времени мелькал вдруг крестьянин в непременной меховой шапке и подпоясанной рубахе или церковь с большим круглым куполом и четырьмя маленькими вокруг, выкрашенными в зеленый цвет и весьма напоминающими судок для приправ (как заметил наш новый знакомец).

На одной станции, где поезд остановился для обеда, мы увидели мужчину, играющего на гитаре с дудочками, прикрепленными сверху, и колокольчиками еще где-то – он умудрялся играть на всех этих инструментах в тон и в лад; станция запомнилась мне еще и потому, что там мы впервые попробовали местный суп под название ЩI[10] (произносится shtshee), очень недурной, хотя в нем чувствовалась какая-то кислота, возможно, необходимая для русского вкуса...

Перед прибытием мы попросили нашего знакомца научить нас произносить по-русски название нашей гостиницы – gostinnitsa Klee; он полагал, что нам, возможно, придется взять русского извощика; однако, к счастью, нам не пришлось беспокоиться, ибо по прибытии мы обнаружили, что нас встречал посланный из «Нotel de Russie» человек, который обратился к нам по-немецки, посадил в свой омнибус и получил багаж. Времени до обеда едва хватило на небольшую прогулку, но все нас поразило новизной и необычностью. Чрезвычайная ширина улиц (даже второстепенные шире любой в Лондоне), крошечные дрожки, шмыгающие вокруг, явно не заботясь о безопасности прохожих (вскоре мы поняли, что тут надо смотреть в оба, ибо извощики и не думают кричать, как бы близко они ни оказались), огромные пестрые вывески над лавками, гигантские церкви с усыпанными золотыми звездами синими куполами, и диковинный говор местного люда – все приводило нас в изумление во время нашей первой прогулки по Санкт-Петербургу. По дороге мы миновали часовню, красиво украшенную и позолоченную снаружи и внутри, с распятием, иконами и проч. Бедняки, проходящие по улике, почти все снимали шапки, кланялись и часто крестились – непривычное зрелище среди уличной толпы.

28 июля (воскресенье)

С утра мы отправились в огромный Исаакиевский собор; но служба, шедшая по-славянски, была выше нашего разумения. Поют здесь без музыкального сопровождения, однако голоса и без всякой помощи производят дивное впечатление. Исаакий – огромное квадратное здание, в котором вычленяются 4 равные части: алтарь, корабль и поперечные нефы; над центральной частью возвышается огромный купол (весь раззолоченный снаружи); окон при этом так мало, что внутри было бы почти темно, если бы не многочисленные иконы, развешанные по стенам, перед которыми горят свечи. Вообще говоря, перед каждой иконой горят только две большие свечи, однако тут же имеется множество подсвечников для тонких свечек, которые ставят те, кто молится перед этой иконой, – каждый приносит с собой свечку, зажигает ее и вставляет в подсвечник. Участие прихожан в богослужении ограничивалось тем, что они кланялись и крестились, а иногда опускались на колени и касались лбом пола. Остается надеяться, что все это сопровождалось молчаливой молитвой; впрочем, вряд ли это возможно во всех случаях: я видел, как маленькие дети проделывали все это без малейшего выражения на лицах, которое указывало бы на то, что они придают этому какой-то смысл; одному маленькому мальчику (я заметил его днем в Казанском соборе), которого мать заставила стать на колени и коснуться пола лбом, было никак не больше 3-х лет. Люди кланялись и крестились перед иконами; поджидая на дворе Лиддона (я вышел, когда началась проповедь), я заметил, что многие делали то же, проходя мимо церковных дверей, даже если они шли по другой стороне невероятно широкой улицы. От входа в церковь на ту сторону улицы идет узкая дорожка, так что все, кто шел или ехал мимо, точно знали, когда они поравняются с церковью.

Кстати, крестятся, если это можно так назвать, здесь следующим образом: указательным пальцем правой руки касаются лба, груди, правого и левого плеча (8); обычно это делается трижды, после чего каждый раз кланяются, потом крестятся в четвертый раз, уже без поклона.

Облачения священнослужителей во время литургии совершенно великолепны, а церковные шествия и ладан напомнили мне о католической церкви в Брюсселе; однако чем более видишь эти великолепные службы, столь много говорящие органам чувств, тем более начинаешь, по-моему, ценить простую, строгую (однако, на мой взгляд, гораздо более проникновенную) литургию Англиканской церкви.

Я слишком поздно узнал, что единственная англиканская служба бывает здесь лишь утром; так что день мы посвятили осмотру этого чудесного города. Он настолько не похож на все, что мне доводилось видеть, что, кажется, я мог бы много дней подряд просто бродить по нему; вероятно, так и следовало бы поступить. Невский с многочисленными прекрасными зданиями мы прошли весь, из конца в конец, что составляет около 3 миль; это, верно, одна из самых прекрасных улиц в мире; она оканчивается самой большой (вероятно) площадью в мире, площадью Адмиралтейства[11]; в ней не менее мили длины, причем Адмиралтейство занимает одну из ее сторон почти целиком

Возле Адмиралтейства стоит прекрасная конная статуя Петра Великого. Пьедесталом ей служит необработанная гранитная глыба, подобная настоящей скале. Конь взвился на дыбы, а вокруг его задних ног обвилась змея, которую, насколько я мог рассмотреть, он попирает. Если бы этот памятник стоял в Берлине, Петр, несомненно, был бы занят непосредственным убийством сего монстра, но тут он на него даже не глядит: очевидно, «убийственный» принцип здесь не признается. Мы видели двух колоссальных каменных львов, до того миролюбивых, что оба, словно котята, катят перед собой огромные шары.

Обед за табльдотом был очень хорош; вначале были ЩI[12], при этом я с облегчением обнаружил, что они вовсе не обязательно, как я опасался, должны быть кислыми.

29 июля (понедельник)

Я начал день с того, что купил карту Петербурга, маленький словарь и разговорник. Последний, несомненно, будет нам очень полезен – в течение дня (большую часть которого заняли неудачные визиты) мы четырежды нанимали извощика – 2 раза из гостиницы, где мы просили швейцара договориться с извощиком за нас, и еще два раза, когда объясняться пришлось нам самим.

Привожу в качестве образца один из предваряющих диалогов:

Я. Гостиница Клее[13].

Извощик (быстро что-то говорит; мы улавливаем только следующие слова). Три гроша. (Три гроша = 30 копеек).

Я. Двадцать копеки?

Извощик (негодующе). Тридцат!

Я (решительно). Двадцат!

Извощик (вкрадчиво). Двадцат пят?

Я (тоном человека, сказавшего свое слово и теперь желающего положить конец переговорам). Двадцат.

(Беру Лиддона под руку и увожу, не обращая внимания на крики извощика. Пройдя несколько шагов, мы слышим, что он двинулся за нами; поравнявшись, он нас окликает.)

Я (сурово). Двадцат?

Извощик (с радостной улыбкой). Да! Да! Двадцат!

И мы садимся.

Когда такая сцена разыгрывается один раз, это забавно, но если бы то же повторялось в Лондоне каждый раз, когда нужно взять кэб, это со временем немного бы приелось.

После обеда мы посетили Гостиный двор, огромное здание, занимающее несколько кварталов и окруженное небольшими лавками под колоннадой. По-моему, не менее 40 или 50 лавок подряд торговали перчатками, воротничками и проч. Мы обнаружили десятки лавок, где продают иконы – от простеньких иконок в один-два дюйма высотой до искусных изображений в фут и более, где все, кроме лиц и рук, закрыто золотом. Купить их будет непросто; нам сказали, что торговцы здесь говорят только по-русски (9).

30 июля (вторник)

Долго гуляли по городу; прошли, вероятно, в целом миль 15 или 16 – расстояния здесь огромные, кажется, будто идешь по городу великанов. Мы посетили кафедральный собор, расположенный в крепости; внутри великолепные украшения из золота и драгоценных камней, скорее роскошные, чем красивые. Водил нас по крепости русский солдат (служат здесь, по большей части, солдаты), чьи объяснения на родном языке не очень-то нам помогли. Здесь покоятся все (за исключением одного) русские императоры, начиная с Петра Великого; гробницы совершенно одинаковые – белый мрамор с золотым орнаментом по углам, массивным золотым крестом сверху, и надписью на золотой пластине – и более ничего.

По всему храму – множество икон с горящими перед ними свечами и ящиками для пожертвований. Я видел, как одна бедная женщина с больным ребенком на руках подошла к изображению св. Петра; она вручила монетку стоявшему у дверей солдату, который опустил ее в ящик, потом долго крестилась и кланялась, тихонько приговаривая что-то, чтобы успокоить бедного малыша. По ее исхудавшему, измученному лицу было видно: она твердо верит в то, что таким способом убедит св. Петра помочь ее ребенку.

Из крепости мы переправились на Васильевский остров и довольно долго там гуляли; почти все вывески над лавками и проч. написаны исключительно по-русски. Чтобы купить хлеба и воды в лавочке, мимо которой мы проходили, я нашел в нашем разговорнике слова «khlaib» и «vadah» – этого оказалось достаточно.

Сегодня вечером, поднявшись в свой номер, я обнаружил, что там нет ни полотенца, ни воды на утро, – в довершении к этой приятной неожиданности, колокольчик (на который откликнулся бы немецкий слуга) вовсе не звонил. Эта милая неожиданность заставила меня спуститься вниз, где я нашел слугу, к счастью, из своего коридора. Я с надеждой заговорил с ним по-немецки, но это оказалось бесполезно – он только растерянно тряс головой; делать нечего, я торопливо полистал разговорник и повторил свою просьбу по-русски – в стиле суровой простоты, игнорируя все, кроме основных слов.

31 июля (среда)

Нас навестил мистер Александр Мюр, наш попутчик, пригласивший нас отправиться завтра в Петергоф и осмотреть (в сопровождении его партнера (10) тамошние достопримечательности, а затем пообедать с ним. Мы посвятили день посещению Эрмитажа (собрание картин и проч. в Зимнем дворце) и Александро-Невской лавре.

В Эрмитаже, где мы намеревались ограничиться одними картинами, мы попали в руки гиду, показывавшему скульптуру и проч., который, пропуская мимо ушей все наши просьбы пройти в галерею, настоял на том, чтобы провести нас по своим залам, получив, таким образом, причитающиеся ему деньги. Со всем тем должен признать, что там находится великолепная коллекция древнего искусства, стоимость которой трудно себе даже представить.

Картины мы смотрели торопливо и видели далеко не все, но, подобно скульптурам, они представляют собой бесценное собрание. В одном из больших залов висит почти исключительно Мурильо: дивное «Успенье Девы Марии» и еще – «Видение Якова». (Интересно, та ли это картина, которую гравировали Д’Ойли и Март?) В другом зале – множество картин Тициана. Так как у нас не было времени осмотреть даже и половину этого собрания, мы перешли к голландцам: посмотрели описанную Мерри картину Пауля Поттера (11) «Шедевр», на которой с большим мастерством и юмором представлены отдельные сцены охоты на разную дичь – на льва, кабана и проч., и где в финале все животные собираются вместе, чтобы казнить охотника с его псами.

Более всего мне запомнилось круглое «Святое Семейство» Рафаэля; совершенно изумительное произведение.

Из Зимнего дворца мы взяли извощика в Лавру. Здесь нам удалось увидеть только собор с великолепно украшенными золотом, серебром и драгоценными камнями раками и проч. Мы остались на вечернюю службу, которая весьма напоминала ту, которую мы слушали в Исаакиевском соборе, хотя, разумеется, молящихся было очень немного.

1 августа (четверг)

Примерно в 10 1/2 за нами зашел мистер Меррилиз, любезно пожертвовавший целым днем, чтобы свезти нас в Петергоф – это около 20 миль пути – и показать нам этот город. Мы отправились пароходом по Финскому заливу; вода в нем пресная, приливов и отливов не бывает; первое характерно для всего Балтийского моря, второе – для большей его части. Мы пересекли залив там, где от берега до берега миль 15, море здесь мелкое, во многих местах не более 6 – 8 футов глубины; каждую зиму оно полностью замерзает, причем лед достигает 2 футов толщины, и когда сверху его покрывает снег, образуется надежный наст, который регулярно используют для санного пути, – однако огромное расстояние, где нет ни еды, ни укрытия, представляет большую опасность для плохо одетого пешехода. Мистер Меррилиз рассказал нам о своем друге, который, пересекая залив прошлой зимой, видел на своем пути тела 8 замерзших людей.. Во время плавания нам хорошо был виден берег Финляндии и Кронштадт... Высадившись в Петергофе, мы нашли поджидавший нас экипаж мистера Мюра и сели в него – таким образом, выходя время от времени там, где проехать было невозможно, мы осмотрели парки двух императорских дворцов, включая множество маленьких павильонов, в каждом из которых можно было бы превосходно расположиться: хотя размером и небольшие, они были благоустроены и убраны с большим вкусом и не стесняясь затратами. Разнообразием красот и совершенством в сочетании природы и искусства, эти парки, по-моему, превосходят Сан-Суси. В каждом уголке, в конце дорожки или аллеи, которые можно бы украсить скульптурой, мы неизменно находили бронзовые или беломраморные статуи; последние установлены в круглых нишах с синими задниками, прекрасно выделяясь на этом фоне. Здесь мы любовались гладкой пеленой водопада, ниспадающего с широких каменных ступеней; тут – длинной аллеей, сбегающей под сводом вьющихся растений вниз по лестницам и склонам; там – огромным камнем, обтесанным в форме гигантской головы с лицом и глазами, загадочными, как у кроткого сфинкса, так что казалось, будто какой-то Титан пытается освободиться из-под бремени легшей на его плечи земли; а дальше – фонтаном, до того искусно устроенным из поставленных кругами трубок, что по мере приближения к центру вода в каждом из них взлетает все выше, образуя цельную пирамиду из сверкающих струй; а ниже – мелькающей в лесной просеке, лужайкой, усыпанной алыми геранями, напоминающими огромную ветку коралла; идущими там и сям в разные стороны аллеями, порой по три-четыре подряд, а порой расходящимися звездой и убегающими так далеко вдаль, что глазу уже за ними не уследить.

Все это я пишу, скорее, для памяти, ибо не могу даже приблизительно описать то, что мы видели.

Прежде чем отправиться обедать, мы заехали на несколько минут к мистеру Мюру, где видели миссис Мюр с очаровательными детьми; часов в 5 мы снова заехали к ним и на этот раз застали мистера Мюра уже дома. К обеду пришли друзья; в конце концов мы вернулись в Петербург с неутомимым мистером Меррилизом, увенчавшим бесконечную любезность, которую он оказывал нам в течение дня, еще одной неоценимой услугой: он нашел нам дрожки и сторговался за нас, чего мы никогда не смогли бы сделать сами – теснимые со всех сторон толпой извощиков в темноте и гуле грубых и невнятных голосов.